Как вылечить совесть приставкин
Социологи утверждают, что мы стали злее, черствее. Что с нами произошло? Сегодня на этот и другие вопросы отвечает писатель, советник президента РФ по вопросам амнистии и помилования Анатолий Приставкин. После этого интервью Анатолий Игнатьевич подарил нашему корреспонденту свою книгу с надписью: “В память о нашей беседе на тему забытого слова – жалость. Будем жалеть друг друга”.
Анатолий Приставкин | Вы знаете, наш народ (по легендам, такой добрый, гуманный и сердобольный) на самом деле открылся мне в этом кабинете. Я сюда пришел в 1992 году, сел за этот стол, открыл первые папки, и началось мое новое отношение к великому русскому народу. Я вдруг понял, что он невероятно жесток.
РГ | В чем это выражается?
Приставкин | Через нашу комиссию в год проходило до 6 тысяч уголовных дел. Этот поток уголовных дел для нас был совершенно нов: одно дело – сидеть на даче и вычитывать в газетах, как кто-то кого-то убил, а другое дело – читать по 200 дел, где больше половины убийств… Мы столкнулись с так называемой бытовухой, на Западе, кстати, такого типа преступления практически нет. Бытовуха – типично российское явление, которое случается по пьянке и от бездуховности…
РГ | Да, но если вспомнить классиков, то с прошлых столетий, в общем-то, ничего не изменилось. Вспомнить хотя бы “Нравы Растеряевой улицы” Успенского, разве ничего этого не было?
Приставкин | Да, было. И Чехова можно вспомнить. Когда он решил ехать на Сахалин, прочел около 170 книг и статей о проблемах жизни заключенных, вышедших за последние годы. Сколько вы сегодня можете назвать книг о заключенных и где они? Даже о моей книге о заключенных и не только (“Долина смертной тени”. – Прим. авт.) никто не слышал, хотя она прошла огромным тиражом. Значит, тогда общество волновалось по этому поводу. Чехов, приехав на Сахалин, удивился, что там нет тюрем. Там была всего одна женщина в тюрьме – Сонька Золотая Ручка, которая столько раз бежала, что ее все-таки там заперли. А сейчас миллион сидящих. Что с ними будет завтра? Я посетил СИЗО для молодых преступников. Сидят пацаны, недоростки, у них убогое развитие, некоторые азбуки не знают (а им больше 14 лет). Что они совершили? Пятеро из шести отобрали мобильники у таких же пацанов. И мы их сразу в кутузку, они по 2 месяца ожидают суда, и им грозит по 2 – 3 года. А что делают немцы в этом случае (я очень ориентируюсь на немецкую и французскую практику)? Они, имея ювенальную юстицию, берегут психологию подростка, потому что точно уверены, что если он даже на несколько дней пересечет порог тюрьмы,то выйдет оттуда совсем другим человеком. Они беспокоятся. А мы что? Нам бы скорее засунуть в кутузку! Это жестокость по отношению к самим себе и к нашему будущему.
РГ | Но любой обыватель вам скажет: “Заслужил – получил”.
Приставкин | Что заслужил?
РГ | Но он же украл!
Приставкин | Да нет же, немецкие мальчики тоже пойдут под суд. Но кто будет судья? Заседатели? Это будут бывшие учителя или люди, связанные с педагогикой. Мы о ювенальной юстиции не слышали, не знаем и не хотим знать. Элла Памфилова подавала несколько раз предложения на эту тему, я перевел все материалы по французской ювенальной юстиции, послал депутатам – никакой реакции.
РГ | А к студентам, которые устроили взрыв на Черкизовском, вы как относитесь?
Приставкин | Они нам мстят. За наше невнимание. За нашу глупость. За наше телевидение. У меня проходит дело – два мальчика в деревне, надев чулки на лица, ворвались к бабке и потребовали золото и драгоценности. У бабки было рублей 100 на похороны, огурцы и картошка, она им отдала. Откуда у них эти чулки и представления о драгоценностях? Из того самого телевизора. Преступление – это не то, что вы читаете в газетах. Основные преступления творятся за закрытыми дверями дома, в бытовых условиях. По пьянке у нас убивают 15 тысяч женщин. Женщины мстят тем же самым – убивают мужей. Происходит какой-то апокалипсис на наших глазах, только мы его не видим. И не хотим его видеть, вот в чем дело. Мы живем с закрытыми глазами и не хотим знать, что рядом происходит. Мы лучше просидим три часа перед сериалами, чем поможем кому-то. Вы вот сравниваете со временем Глеба Успенского, а я сейчас читаю записки замечательного русского путешественника Павла Апполоновича Ровинского, который, вернувшись из Америки, занялся тем, что “возглавил земледельческую колонию для малолетних преступников под Петербургом, в которой пытался наладить особую систему воспитания и реабилитации детей, оказавшихся на улице”. Вы сейчас много таких Ровинских найдете? Помогать – святая обязанность нормального человека. При Успенском богатые люди содержали приюты, помогали заключенным. Один из моих любимых героев – доктор Гааз (Фридрих Иосиф Гааз), член Московского тюремного комитета, главный врач московских тюрем, для которого заключенный был не изгоем общества, а человеком, попавшим в беду. Он добился, чтобы от кандалов освобождали стариков и больных, открыл тюремную больницу и школу для детей арестантов. Все его сбережения ушли на благотворительность. На могиле доктора Гааза высечен девиз, которому он следовал всю жизнь: “Спешите делать добро!” – Прим. авт.).
Что мы сейчас знаем о докторе Гаазе? Ничего. При советской власти о нем не было ни одной публикации. Когда он умирал, его не на что было похоронить: он все отдал заключенным. Где сейчас эти докторы Гаазы? Нет морального уровня, который бы создавал ту напряженность в обществе, которая бы давала нам возможность немножечко будоражить свою совесть и говорить: “Черт возьми, что-то не так, я не так живу”.
РГ | Что же с нами произошло?
Приставкин | А-а, вы хотите от меня такого философского ответа… Я сам задаю себе этот вопрос, моя книга ради этого написана. Понимаете, во-первых, давайте отринем ту легенду о нас, которую мы сами о себе создали, что мы самый добрый народ. Во-вторых, давайте посмотрим, что с этим народом делали, как его деформировали. Недавно я читал, как Ельцин, выступая в Латвии, сказал, уберите слово “русские оккупанты”, это неправда, потому что советская власть оккупировала и вас, и русский народ тоже. Это очень интересная мысль. Оккупированный народ был лишен духовной жизни, народ-полураб. Горький предупреждал, когда описывал пьянства в Петербурге, расстрелы непрерывные и прочее в “Несвоевременных мыслях”, что над Россией проводят испытания. Мы только вынырнули из них. Вынырнули и пытаемся оглянуться. И в это время очень важны лица, люди, голоса. В советское время было слово “маяк” (ткачиха-маяк, сталевар-маяк, правда вот, Лихачев-маяк не было). Так вот, сейчас нужны эти духовные маяки, а они все исчезли. Идет погоня за наживой, погоня за выживанием. Кстати, обратите внимание, если кому-то очень нужно помочь, помогают не миллионеры, а простые люди. Значит, все-таки в людях это живое начало осталось. Знаете, что в конституции немецкой в первых строках написано – приоритет человека перед государством. Где вы у нас видели такой приоритет? Что бы могло человека возродить? Я не верю ни в какие призывы, это может сделать только культура.
Источник
Татьяна Алексеевна Голикова. Заместитель Председателя Правительства Российской Федерации.
Давайте задумаемся о сути происходящего и хоть немного попытаемся ответить на главные русские вопросы – кто виноват и что делать? Кадры, как мы знаем, строгая прерогатива президента. Ни одно кадровое назначение не проходит мимо него, так как самодержавная модель государства, которую 20 лет строил наш президент, не может работать иначе. Печенеги, столь дорогие сердцу нашего президента, за то, что были-таки повержены, имели, как сказали бы сейчас, сходную госструктуру. Во главе стоял хан,который обладал всей военной и административной властью. Положение ханов зависело, прежде всего, от способности успешно получать военную добычу и распределять её среди знати, а также от сакрализации хана, когда его власть считалась установленной небом. И вот таких-то извергов мы и победили, следующим в очередь встал коронавирус. Его президент решил одолеть с помощью “своего” проверенного кадра Татьяны Голиковой.
Владимир Мономах одолевает печенегов, а заодно и половцев.
Для тех кто забыл, она – Министр здравоохранения и социального развития Российской Федерации (2007—2012), первый заместитель Министра финансов Российской Федерации (2002—2007). Многостаночница, светлая голова. Всё знает, во всем разбирается – здравоохранение и социальное развитие, финансы и вице-премьерство (на сей день). Она даже побывала помощником президента по вопросам сотрудничества со странами СНГ, Абхазией и Южной Осетией. Сейчас она еще и Глава оперативного штаба по борьбе с коронавирусом. То есть генеральшей коронавирусного фронта назначена “могильщица российского здравоохранения”. За тот период, пока Татьяна Алексеевна была министром здравоохранения, в России было закрыто около 1300 больниц, а также на 20 тыс. терапевтических и 9 тыс. инфекционных коек стало меньше. К началу 2020 года, после проведенных оптимизаций, на всю Россию осталось всего 59,3 тыс. коек в инфекционных отделениях всех российских больниц вместе взятых.
Татьяна Алексеевна на местах решает проблемы оптимизации. Судя по заднему фону, вполне успешно.
Для любителей сравнений, (а я очень это дело люблю за наглядность): в 1990 году у нас было около 140 тыс. коек, в 2007-м, когда Голикова заняла пост министра, их еще оставалось более 79 тыс.
В 2003 году в России оставалось более 10 тыс. больниц. К 2012 году, когда Татьяна Голикова покинула пост министра здравоохранения, общее число больниц в РФ достигло до 6,2 тыс. При этом количество больниц на селе упало просто катастрофически, с 5 до 1,2 тыс., участковых больниц вообще почти не осталось, их уничтожили. За столь ударный труд была награждена орденами “За заслуги перед Отечеством” II и III степени (2008, 2012) и повышена до заместителя председателя правительства Российской Федерации. То есть и ордена и повышения совпадают с годами управления здравоохранением. Вот, что по достоинству оценил президент! Вероятно, мы что-то упускаем из её достижений? Не видим, например, по своей диковатости мощный прорыв в социальной сфере? Но это – отдельная тема, не будем ее пока бередить.
К президенту за отеческим советом…
Видим только, как один и тот же человек, перебрасываемый президентом с одного ключевого поста на другой, пребывает в полном согласии с самоизоляцией собственной совести. Чиновница, которая долгие годы целенаправленно проводила в жизнь людоедскую политику уничтожения системы бесплатного здравоохранения, теперь возглавляет фронт борьбы с эпидемией. Может быть расчет на то, что ей удастся оптимизировать под ноль и коронавирус с её-то способностями?
P.S. Доход Голиковой в 2012 году (более поздних данных не обнаружил) составил более 5,8 млн рублей. Она владеет в России земельным участком площадью 7,5 тыс. квадратных метров, квартирой площадью 142,4 кв. метра. Её супруг Виктор Христенко является собственником квартиры площадью 218,6 кв. метров, имеет в пользовании земельный участок площадью 19,9 тыс. кв. метров и два жилых дома площадью 991,4 и 336,8 кв. метров.
ПОЖАЛУЙСТА, НЕ СТЕСНЯЙТЕСЬ СТАВИТЬ ЛАЙК, ВЫ ЭТИМ ОЧЕНЬ ПОМОГАЕТЕ РАЗВИТИЮ КАНАЛА. ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА НАШ КАНАЛ И ОСТАВЛЯЙТЕ СВОИ КОММЕНТАРИИ
ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ КРЕПКОГО ЗДОРОВЬЯ И БЛАГОПОЛУЧИЯ!!!
источник:https://www.kuban.kp.ru/daily/27081/4152950/
источник:https://government.ru/gov/persons/12/events/
источник:https://kompromat.wiki/_Голикова_Татьяна_Алексеевна
Источник
Парадное фото Приставкина. Писатель смотрит на тебя, как на всем известную субстанцию.
Сам автор, в лихие 90-е неплохо устроившийся председателем в “Комиссию по помилованию при президенте РФ” (в 1992 году, с 2001 года перешëл в “Советники президента по вопросам помилования”), через руки которого прошли и были помилованы десятки тысяч
подонков и мразей невинно осужденных людей, тихо скончался от старости в 2008 году (76 лет). Но имя его, а главное название его бессмертного произведения, и поныне поминается на всевозможных либерально ориентированных площадках и пабликах, как вопиющий к небесам пример чудовищного зверства русских, на исходе войны депортировавших, а точнее растерзавших при депортации многие народы.
Повесть Приставкина во многом является автобиографической, и тем более ценной как историческое свидетельство.
Сюжет
Начало осени 1944 года. Из разорëнной войной Москвы на Кавказ отправляется поезд с “колонистами”, на котором едет пять сотен детей-сирот и несколько взрослых, получивших от партии задание организовать детский приют где-то в окрестностях Гудермеса. Среди детей, собранных по детдомам со всей России, оказываются два 11-летних брата-близнеца, Колька и Сашка Кузьминых. По пути маленькие колонисты добывают себе пропитание воровством и мародëрством — в этом погибающие от голода детишки нисколько не виноваты, тем более что с едой чем дальше на юг, тем легче становится. На одном из полустанков Колька видит вагон для скота, сквозь зарешечëнное окошко которого к нему тянутся детские руки и слышиться крик “воды!”. Поражëнного мальчика тут же отгоняет от вагона вооружëнный солдат.
И вот наконец Кавказ, красивый, величественный, плодородный. Поражает только отсутствие местных жителей. Покинутые дома пустуют, только в некоторых живут русские переселенцы. Русские подавлены и напуганы, потому что в окрестностях орудуют террористические шайки “чеченов”. Братья вместе с прекрасной и доброй воспитательницей Региной Петровной, которая чудом пережила один из таких терактов, и с двумя еë малолетними сыновьями переселяются на отдалëнную ферму. Проходит несколько счастливых недель. Одним недобрым утром Сашка с Колькой отправляются в свой приют за припасами. Но обнаруживают, что несколько сотен детей вместе с директором и воспитателями пропали, Всë вокруг разорено и разрушено. В кукурузном поле рядом с приютом братья подвергаются нападению чëрных всадников (Приставкин пережил такое нападение в реальности), и теряют друг друга. На следующие утро Колька обнаруживает брата повешенным на заборе, выпотрошенного, с выклеванными глазами, в рот и в потроха которого вставлены для пущего глумления початки кукурузы (ах, Приставкин, Стивен Кинг ты российского разлива).
Это ещë не все ужасы. Колька кладëт погибшего на тележку и отвозит на станцию, где запихивает мëртвое тело в железный ящик под поездом, отправляя брата — Сашка ведь так мечтал отправиться в путешествие — дальше на Кавказ. Приставкин, без сомнения, рассчитывал в этом месте выдавить из читателя слëзы умиления. Но я могу думать лишь о том, каково будет человеку, который рано или поздно обнаружит этот адский сюрприз под вагонным днищем.
Ненависть
Логично, что после такого Колька проникается ненавистью… нет, не к “чеченам”. К русским. А так как Колька и до этого русских ненавидел
— то есть ненавидел сам многоуважаемый автобиографист Приставкин — его ненависть становится ещë глубже. В душе сиротки вспыхивает глубочайшее и высокомерное презрение к лучшему персонажу повести — Регине Петровне. Если бы ангелы небесные спустились на землю, и они бы не смогли обойтись с мальчиками лучше, чем эта прекрасная женщина. Но когда Регина находит
неблагодарную мразь Кольку и предлагает ему вернуться в свою семью, сирота окатывает еë ледяным презрением. В глаза не смотрит, разговаривать отказывается. Бедная женщина суëт роскошные подарки в руки сиротки — тот с показным отвращением воротит нос.
У читателя возникает недоумение в связи с таким поведением главного героя. Может у него крыша поехала после пережитого ужаса? А что, это разумное объяснение! Но Приставкин поясняет в конце концов: “она его бросила”, вот мальчик и обиделся. Как? Когда? Каким образом? Не будем заморачиваться, это только Приставкину понятно.
На некоторых поздних своих фотографиях Приставкин выглядит как умственно отсталый. То ли лицо у него такое своеобразное от природы, то ли водочка виновата, то ли время так на нëм сказалось, не знаю.
И любовь
Ну а что же “чечены”? Как теперь к ним относится Колька, а вместе с ним и автор повести Приставкин, который, напомню, и сам пережил ужас описанного нападения? Как? Да с огромным уважением, сочувствием и любовью!
После отправки тела Сашки “в путешествие” на поезде, Колька возвращается в разрушенный приют — все обитатели которого были очевидно вырезаны — где встречает чеченского мальчика. Колька сразу же называет чеченца братом Сашкой и проникается к нему столь сильной и безусловной любовью, что как сумасшедший начинает орать и биться, стоит их хоть на миг разлучить. Уйдя из приюта, друзья сталкиваются с новым доказательством звериной сути русских варваров, — те замостили дорогу могильными плитами, взятыми с чеченского кладбища. Маленький чеченец встаëт на колении и величественно скорбит. Позже парочка встречает взрослого “чечена”, вспоровшего и выпотрошившего колькиного настоящего брата: об этом Колька узнаëт по знакомому ремешку на поясе. “Чечен” хочет убить “руссиш швайне”, но Колька почему-то относится ко всему происходящему идентиферентно. Видимо он думает, что “чечен” в своëм праве.
В дальнейшем возлюбленные друзья попадают в детприëмник, в котором собрались представители депортированных этносов. Одними чеченами дело ведь не ограничивалось. Крымские татары, ногайцы, поволжские немцы и прочие и прочие, не осознающие пока, как с ними обошлись “руссиш швайне”. Но Приставкин поможет им осознать…
Автор делает отступление от повествования, и уже от первого лица рассказывает, как спустя много лет повстречал в Москве бывших военных, которые компанией вместе с Приставкиным решили забухать. В пьяных разговорах перед писателем разворачивается звериный и кровавый лик этих “мило играющих с внуками” недочеловеков, которые участвовали не в депортации, нет!, — в геноциде (включая расстрелы и казни) народов Кавказа в том самом далëком 1944… Ну как такому не поверить? Уж Приставкин-то врать не будет! Сам видел, вернее слышал!
Вы хоть представляете, суки фронтовые, как я страдал?
Хочется сделать маленькое примечание. Своих героев Приставкин, как кажется, ни разу не называет Колей или Сашей, только Сашкой и Колькой. Но чаще всего просто “Кузьмëныши”. Напоминает что-то вроде “гадëныши” или “опарыши”. Ещë одна тема повести Приставкина, занимающая до половины экранного времени, — это тема говна, столь живописно и натуралистично описанная, что нам лучше на ней не останавливаться.
Москва и еë окрестности представляются Приставкину отвратительным, жалким, нищим, грязным и вонючим местом, населëнным всевозможными скотами и быдлом. В противоположность Кавказу с его величественными горами
и с благородными потрошителями детей. Вот как прощаются дети-колонисты со своей Родиной, буквально осыпая еë проклятиями: “Господи! Да пропади пропадом, задарма этот неуютный, немытый, проклятый, выхолощенный войной край! Где все живут одним военным днем: купить да продать. А те, что стоят у станков да куют в выстудившихся цехах победу над врагом, они-то не только беспризорных не видят, а своих родных детишек запустили до уровня одичания: по двенадцать часов длится смена, так что спят тут же, в цехах”. “Обветшали, обзаплатились, ободрались, обовшивели в Подмосковье, теперь сами будто от себя с радостью бежим”.
Это же какими подонками надо быть, прохлаждаясь в окопах Сталинграда, или сутками отдыхая в замороженных заводских цехах, в то время как беспризорные дети вроде меня тогдашнего неуютны, неухожены и недоедают, а?!!! — вопиëт спустя четыре десятка лет возмущëнный и негодующий писатель Приставкин.
Они же дети!
Главные герои, да и вообще все описываемые в повести детские персонажи — конченные мрази, подонки и сволочи, иными словами, шантрапа и уголовники, промышляющие мошенничеством, кражами, воровством, грабежами, мародëрством и ещë чем похуже. Сначала кажется, что воровство детишкам можно простить, ведь крадут они из-за голода. Но очень скоро становится ясно, что лгут, воруют и грабят они просто так, по натуре своей, “тащат, что плохо лежит”. И неважно какую боль при этом они причинят ограбленному, — как той учительнице, у которой была украдена фамильная драгоценность. Шантрапе чужды сопереживание и нравственные порывы. Кузьмëныши крадут молоко, и тут же, не выпив, выливают, и так же поступают с фруктами “в разорëнном войной крае”. Лгут они всегда и везде, даже когда не нужно, просто так, без причин и поводов.
Не удивительно, что этим милым детишкам свойственна самая чëрная и мучительная зависть. Находясь в вагонах поезда, дети встречают каждую новую партию прибывающих оскорблениями и насмешками, но когда появляются московские детдомовцы, которые, как всем кажется, лучше питаются и одеваются, то: “Московским завопил весь эшелон так, что не стало слышно звонков трамваев на Каланчевке. Заревели, завыли, заблеяли, замычали”.
А совершили ли герои повести хоть раз что-то доброе, может спросить себя читатель? Да, один раз, когда решили поделиться кусочком сала с Региной Петровной. Но и тут ситуация не на бескорыстный поступок смахивает, а скорее на блатной подарок, выданный блатной подруге, чтобы в дальнейшем меньше ломалась. Женщина от сала конечно отказывается, после чего сразу следует спор братьев о том, кто из них на Регине женится, когда подрастëт.
Приставкин, как он есть
Характер главных героев и сопутствующие им события Приставкин списывал сам с себя. Что же мы можем сказать о нëм, прославленном, блистательном и высоко взлетевшем — до уровня “советника президента” — человеке? Если бы можно было заглянуть в приставкину душу, мы бы увидели там чëрную и вонюючую жижу, которой ни разу не касался солнечный свет. Совесть, нравственность, порядочность — для Приставкина абстактные понятия; урвать и устроиться — вот его жизненное кредо. Впрочем, Приставкину не чужда блатная честь, когда, например, со страниц книги он учит неискушëнного читателя, что воровать надо понемногу, чтобы сразу не разорять перспективное место. Приставкин интуитивно и безошибочно определяет своë место в жизни, вместе с уголовниками и подонками, русофобами, либералами, “угнетëнными народами”, — и место своих противников, то есть порядочных людей и в целом России и русской нации.
Приставкин разрешает себе всë, любое пересечение нравственных и уголовных границ, если конечно при этом он не сильно рискует. На остальное же человечество Приставкин накладывает обязанность, в первую очередь обязанность заботиться о нëм лично и считать его интересы выше собственных. Вот как Приставкин клеймит директора своего интерната, и спустя 40 лет пылая праведным непрощением:
“Примите же это, невысказанное, от моих Кузьмёнышей и от меня лично, запоздалое, из далеких восьмидесятых годов, непрощение вам, жирные крысы тыловые, которыми был наводнен наш дом-корабль с детишками, подобранными в океане войны. Владимир Николаевич Башмаков – так звали одного из них. Он был директором Таловского интерната, и владел нашими судьбами, и морил нас голодом”.
Ну а если сказать Приставкину: ты, Приставкин, крал значительно больше, Приставкин только рот будет открывать и закрывать в недоумении, — это другим нельзя его обкрадывать, а ему всë можно и всë позволено.
Источник